Книга Двум смертям не бывать[сборник 1974] - Ольга Константиновна Кожухова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец поступило донесение и от Подкорытова.
— Продолжаем напряженный бой на указанном направлении… Противник нас сдерживает мощным артиллерийско-минометным огнем… Мы еще у реки.
— Что вы делаете? Вы все губите! — закричал Шерстобитов. Он озлился за это топтание на реке. Нужно было рвануться вперед и, как можно скорее, даже если лед пробит снарядами, вброд форсировать реку…
Шерстобитов, наверное, сейчас отдал бы половину своей еще по прожитой жизни за одно только то, чтобы собственными глазами увидеть картину ночного, гремящего боя, разобраться в нем: что к чему. Но вызовы по телефону не давали уйти. Позвонил сам Горячев, спросил, как идут батальоны, сказал, что надеяться не на кого: у соседей и справа и слева тоже бой. Потом Шерстобитова снова потребовал Подкорытов:
— «Четвертый»! «Четвертый»! Мои залегли…
Шерстобитов взглянул на часы, обернулся к танкисту.
— Где танки? Уже рассвело.
— Сейчас прикажу.
Опять позвонил Сергей Большаков:
— Отступает… Бежит… Слышу пушки Андреева…
«Андреев» — это был Марухненко.
Командир дивизии представил себе угасающие вспышки ракет, нитки трасс на снегу и последние взрывы гранат, пулеметные очереди, черный дым от пожарищ, еще розоватые очертания бревен, дотлевающих на ветру, запах выжженной краски от танков, от безмолвного, чем-то горьким чадящего обугленного железа — нет для сердца страшней этих звуков и запахов человеческой смерти, к ним вовек не привыкнешь, не научишься их не замечать — даже в час твоей трудной, суровой победы…
Он спросил у Тышкевича:
— Где сейчас Марухненко? Запросите координаты…
— У них рация не отвечает, товарищ полковник.
Шерстобитов нахмурился, обернулся к Агафоненке.
— Ну а ты чего здесь? Ведь не будет противник мириться с тем, что отняли у него высоту, обязательно полезет… Это только начало, я так понимаю… — А в трубку сказал: — Серега! В немецкие блиндажи и траншеи не заходить! Они у фашистов заранее все пристреляны. В момент контратаки перебьют вас как миленьких. Так что будь осторожен…
Глава девятая
1
Уже четвертые сутки Лида бродила по лесу, натыкаясь на немцев, заметая следы: где зароется в одиноком стожке, где отроет берлогу в овраге, но спать не спала, хотя тело было измучено и жаждало отдыха. Израненная и обмороженная, Лида еще как-то держалась на нервах, но уже каждый шорох ее пугал, каждый вскрик потревоженной птицы, каждый след на снегу, человечий и волчий, каждый писк то ли мыши, а то ли другого какого зверька заставляли очнуться и снова идти. У нее не осталось ни крошки продуктов, ведь все было брошено на месте боя, там, где трупы товарищей. А туда ей нельзя и приблизиться, там повсюду засады, а где нет человека, врага, там сегодня колючая проволока и расставлены мины.
Она слышала звуки боя, то ближнего, в соседнем лесу, то откатывающегося, уходящего в сторону, резко били крупнокалиберные пулеметы, задыхаясь, захлебывались автоматы, рвались мины. Значит, близко ходил Марухненко, тревожил врага. Но пройти к нему Лиде не удавалось. А потом звуки боя затихли, умолкли: не то удалились, не то уже некому было сражаться, все живые убиты, все раненые позамерзли или кровью истекли. Потом бой вспыхнул снова, треск и грохот звучали почти рядом. Но где? Кто стрелял? Ей туда не пробиться.
Лиду мучила мысль: как случилось, что их упредили, узнали маршрут? Неужели ее кто-то выследил, когда шла от Елены Кузьминичны? Или общее наступление на Александровку было столь очевидно и ясно немецким штабам, что они, и не зная, заранее угадали, где ударят полки Шерстобитова, а где им в тылы повернется отряд?
Начавшийся, наконец, на пятые сутки буран помог ей отойти чуть подальше от места трагедии и от старых следов. Лида еле тащилась. Ноги, стертые в кровь, запинались за каждую кочку, голова на ходу тяжелела, клонилась сама. Лида падала, просыпалась, с трудом привставала, уже совершенно в тумане от голода и от ран, не видя ничего в десятке шагов от себя.
Иногда она вдруг вспоминала о доме, о матери, об отце — но они уже не были мертвыми, не лежали в могиле, а оба, живые, сидели у печки и ждали ее. Мать с тоской ожидания все ходила по горнице и глядела в замерзшие, белые окна, а отец у привернутой керосиновой лампы — чтобы много не выгорало за долгую ночь — читал книгу, держа ее далеко от глаз. Потом мать брала в руки тряпку, вынимала из печки заслонку, рогачом поддевала закопченный чугун с томленой похлебкой — и запах душистого кулеша кружил Лиде голову, она сглатывала слюну, хватала горстями снег, лизала его. Но жажда и голод не проходили. Лида пробовала откапывать из-под снега белесые корни растений, срывала молодые побеги берез и счищала с них кору, пыталась жевать, по все это оказалось слишком вяжущим, горьким, Лиду даже тошнило, а желудок, сведенный голодными спазмами, не давал ей подумать уже ни о чем, кроме хлеба, еды. Даже думать о жизни.
Поздним вечером голод привел ее на окраину небольшого селения, чем-то очень знакомого, в то же время неузнаваемо изменившегося. Впрочем, Лиде теперь уже было все равно, где погибнуть, здесь ли, где-то еще, на околице Александровки или в Андроньевке, или просто в лесу. Жажда жизни уже застывала в ней, отделенная от сознания голодом, ранами, бесконечной усталостью.
Она кралась по узкой тропинке, вдоль хилых плетней, ясно видная на снегу, с длинной, черной, растянутой тенью. Хорошо, хоть собаки не лаяли, немцы всех истребили. Подсознательно отмечала в себе: поворот, вот сюда. Нет, еще поворот — и ее кто-то встретит, очень добрый, хороший. Да, Елена Кузьминична Свирина… Ведь село-то Стоколос. Здесь бывала уже. Но тогда отчего пахнет гарью? И проплешина между домами, словно дома Елены Кузьминичны больше не было… А куда же он делся?
Как потерянная, Лида в отчаянии покружилась на пустынной проплешине, разгребая ногами нападавший снег. Да, пожарище… Дом сожжен. Ничего нет, ни погреба, ни сарая, ни теплой овчарни, примыкающей к дому. Что же делать? Куда подаваться? Лида медленно, как неживая, повернулась и вздрогнула: перед ней стоял, сгорбившись, черный, в небритой щетине человек. Он издали приказал:
— Стой! Руки вверх! Стрелять буду!
Но она только молча смотрела в глаза. Поняла: это, видимо, Николай. Сын Елены Кузьминичны.
— A-а, пришла, партизанка, — сказал человек ей, насмешливо улыбаясь. — Ну, вот и попалась… А видно, родня… Молодая, да ранняя!
В Лиде все сейчас
